Великий Николай возлежал на отмели, как древний колосс, вытесанный из розового мрамора. Солнце, томное и снисходительное, золотило его влажную шкуру, а вода вокруг него трепетала от его размеренного дыхания. Он был не просто бегемотом — он был величественным, существом, превосходящим суетливый мир мелкотравчатых зверьков, которые метались у его ног, словно испуганные тени.

Его взор, исполненный холодного презрения, скользнул к берегу, где стоял его истинный сокровище — олдскульный стальной велосипед, массивный, как броненосец, и столь же несокрушимый. Хромированные детали сверкали, как доспехи рыцаря, а широкие шины, черные и величавые, казалось, были созданы для того, чтобы давить не только дороги, но и саму мысль о слабости.

А вокруг — они.

Белочки, зайцы, даже нагловатые сороки — все они суетились на своих алюминиевых и карбоновых велосипедиках, легких, как пух, и столь же несерьезных. Их двухколесные игрушки скрипели, дребезжали, искрились неестественными цветами, будто стараясь компенсировать хрупкость показной яркостью. Они носились туда-сюда, пищали, хвастались друг перед другом своими «навороченными» рамами, но Николай лишь фыркал, выпуская из ноздрей две струи презрительного пара.

— Смотрите, у меня титановые педали! — визжала белка, балансируя на своем тонком, как спичка, карбоне.
— А у меня электронный переключатель! — вторил заяц, едва удерживая равновесие на своем алюминиевом дротике.

Николай молчал.

Когда наступал час его прогулки, он тяжело поднимался, и земля содрогалась. Он приближался к своему стальному коню, садился (ибо велосипед был переделан под его исполинские формы) и, с достоинством монарха, начинал движение.

Мелкотравчатые зверьки разлетались, как опавшие листья. Их хлипкие велосипедики дрожали от одного лишь гула его шин. Ветер свистел в его спицах, река отражала его гордый силуэт, а Николай, величественный и невозмутимый, катил вперед — туда, где время замедлялось, а мир склонялся перед его настоящей мощью.

Ибо он был не просто бегемот.

Он был Николай.